Здравствуй.
Я хочу признаться тебе в любви.
Хоть ты и не человек — но я знаю, ты меня слышишь.
Впрочем, ты все знаешь и так, без слов — уже много лет.
Просто сегодня мне нужно сказать словами.
Знаешь, я совсем не помню нашу первую встречу — как это было, что я почувствовала тогда…
Но хорошо помню последнюю — несколько дней назад, после долгого перерыва.
Это время, что мы не виделись… оно так много в себя вместило.
Моё тело, моя жизнь — рассыпалось всё.
Распалась даже моя способность смотреть куда-то за край времени, в самую сердцевину правды и красоты — смотреть, видеть — и верить тому, что я вижу.
Я стала совсем не та.
Я думала, ты не узнаешь меня.
Впрочем, я ни о чем не думала.
Последние годы мне было слишком трудно, слишком не до того — я почти что не вспоминала тебя, не думала о тебе.
Мне казалось, мое сердце тебя забыло.
Но несколько дней назад…
В ночь приезда я шла по темному зимнему полю – я не помню, чтоб когда-нибудь здесь было столько снега, чтоб когда-нибудь дойти к тебе было так тяжело.
Но я шла — и чем ближе ты становилась, тем сильнее меня затопляло поднимающейся волной, каким-то невероятным чувством. Таким нежданным — и таким огромным.
Перехватывающим дыхание, не дающим приблизиться к тебе обыденно-просто.
Не дающим взять и войти.
Останавливающим в трепете, заставляющим падать в снег перед тобой на колени.
А после — сделав, замирая, шаг навстречу, шаг вверх — обнимать тебя так честно, так крепко, как не помню, когда последний раз кого-нибудь обнимала…
Заставляющим целовать твои доски…
И, господи, кто бы сказал мне, что я буду склонна к таким нелепым, таким театральным сценам.
Все эти возвращения на родину с целованиями земли всегда казались мне квинтэссенцией дурновкусия, наигранным фарсом, совершаемым для свидетелей, напоказ.
Но в ту ночь…
В ту ночь на километры вокруг не было свидетелей между нами.
И я просто ничего не могла поделать, я обнимала твои стены, я годами не целовала никого из такой правды. Я давно не помню в себе такой пронзительной точности жеста.
Я стояла прижимаясь к тебе лбом — и слезы текли у меня по лицу.
Слезы…
Потому что — ты.
Потому что — снова здесь.
Потому что — встреча.
Потому что — скучала.
Потому что за спиной эти два с половиной года…
Слезы…
Потому что невероятная, благословенная, оглушительная тишина.
Потому что белое чистое поле вокруг.
Потому что кажется, в целой вселенной слышно сейчас только как падает медленный снег и скрипит одна из твоих дверей от едва уловимого прикосновения ветра.
Потому что обжигающее дыхание невместимого, большого, холодного, застывшего, зимнего. Великого снега, бескрайней стужи — повсюду.
Потому что — ночной отраженный свет сквозь твои окна.
И во всем этом —
несомненность присутствия.
Я больше не знаю, кого и чего.
Последние годы, те годы, что мы не виделись, они так многое перемололи…
Я разучилась верить.
У меня нет больше ни объяснения, ни ответа.
Я больше не знаю, что это.
Не доверяю ему.
Я больше не понимаю, для чего оно ко мне приходит.
Но оно…
Оно все так же здесь, все так же неоспоримо.
Присутствие.
Присутствие чего-то, для чего у меня больше нет ни веры, ни имени.
Просто какое-то непостижимое Присутствие с большой буквы.
Пронизывающее невыразимым, ночным, снежным, тихим, большой зимой до самого горизонта — сквозь эти двери и окна.
Такое сильное, что я чувствую лишь собственную безоружность.
И вот эта — разуверившаяся, отчаявшаяся, разучившаяся видеть, казалось, почти что ожесточившаяся — стою на коленях в снегу в благоговении перед несомненностью Тайны, обнимаю эти стены — и плачу.
Плачу от вспышки бесспорного ощущения принадлежности этому Присутствию, какого-то иррационального, но непоколебимого знания, что я — и мы все — приняты и любимы им по умолчанию — отсюда и навсегда.
И все это так похоже на слезы счастья.
Но это — не счастье.
Это что-то другое.
Потому что перед лицом этого Присутствия с большой буквы совершенно неважным становится счастлива я или нет.
И я не знаю — гениальность ли это создавшего тебя, сумевшего в круге твоих дверей, окон и трещин так полно воплотить всю тайну времени, что за ней проступила вечность, или наша с тобой поразительная соприродность в чем-то, кажется, самом главном, или просто игра моей памяти, наделившей тебя всем, что я когда-либо здесь испытала — но так ясно, чисто, неоспоримо и так регулярно, как у тебя внутри, я не переживала полноты этого Присутствия нигде, никогда, ни в одном из пространств и храмов, построенных людьми даже специально для этой цели.
Так было и этой ночью.
А сегодня…
Сегодня была метель.
Снежные вихри в поле повсюду — и ты скрипела, раскачивалась под ветром, как остов старого корабля.
Заносы у дверей, засыпанный белым пол — и из следов на нем — только птичьи.
А после — мои.
Я сидела, прислонившись к тебе спиной.
Смотрела в окна — слои сквозьснежного леса, белое вперед без конца.
Я вспоминала.
Я столько помню о нас с тобой…
Я помню тебя в луговой траве.
Я помню тебя в подсолнуховом поле.
Я помню дни, проведенные в ковчеге твоей крыши: ложишься — и мир исчезает за бортом, оставляя только огромное небо вокруг — и уже неясно, то ли в нем плывут облака, то ли ковчег плывет среди них. Ничего не ясно — только белое и голубое.
Я помню белое, голубое — и порывы весеннего ветра, самого свежего ветра на свете, спутывающего мои волосы, в которых сияет солнце.
Я помню ночи — пространство полное тихих звезд, мерцающих над тобой, пока ты дрейфуешь в застывшем, черном.
Я помню грозы. Особенно ту, одну, когда молнии ходили по полю вокруг, а тебя заливало потоками ливня, и было так ясно — ты не место, где можно спрятаться от чего бы то ни было, ты — не убежище, не укрытие, для жизни ты полностью проницаема, но… в этом и есть твоя красота. Тебя заливало потоками ливня, молнии ходили по полю вокруг — а я не пряталась, я просто была в тебе — и смеялась от счастья…
Я помню ночь, когда ты — неспособная спрятать ни от чего — почти притворилась чем-то обычным, земным, жилым и уютным. Новогодний трещащий огонь в твоем очаге — и я перед ним, грея руки вдвоем с человеком, которого у меня в жизни не было роднее и ближе. Мне казалось, ты обнимаешь нас, я забыла, что ты никого еще ни от чего не укрыла — и кто мог подумать тогда, что наша связь с тобой окажется прочнее, чем наша с ним.
А она оказалась.
И я помню… Помню тот последний вечер перед тем как исчезнуть на два с половиной года, когда я — уже больная, почти не ходящая, накануне мучительной череды врачей и больниц — лежала совершенно одна, не способной больше подняться на крышу, перед твоими дверями. Я просто лежала, смотрела в темноту будущего, в темнеющее небо, чувствовала доски твоего пола под своей ладонью — и мне казалось, что ты дышишь со мной в унисон…
Ты — дышала.
Он — уже нет.
Но теперь — я вернулась.
Я пришла к тебе по белому полю на своих ногах.
Я сижу у тебя внутри.
Я запомню тебя теперь еще и такой — снежные смерчи, врывающиеся в окна, мороз, белый ветер, продувающий всё, отовсюду.
Нет, ты не похожа на дом.
В тебе не согреться.
Холод, пронизывающий насквозь.
Влетающая порывами мгла.
Посреди этой белой бескрайней большой зимы более неуютное место сложно себе представить.
Но…
Но я опираюсь спиной на твои шаткие стены.
Я учусь у тебя пропускать насквозь снежные вихри.
Я учусь у тебя продуваемости, проницаемости, прозрачности перед жизнью — такой, чтобы какой-то странный экзистенциальный ветер, ветер вечности, гулял во мне, не встречая препятствий.
Я сижу.
Я смотрю на занесенные снегом перила твоих лестниц — и меня накрывает нестерпимая нежность.
Потому что… именно здесь, сейчас, в тебе, в этой такой неуютной, незащищенной, одинокой пронизанности ветром и холодом — я дома…
Я, наконец, дома.
Ты — не дом, ты кажется — храм, но я, наконец, дома.
И я просто хотела сказать (ты все знаешь и так, но…)
я
тебя
бесконечно
люблю
P.S.
И еще одно, последнее.
Знаешь…
Мне казалось, ты существовала всегда — и будешь всегда.
Ты настолько из времени, вне времени, что время не может иметь над тобой власти.
Но я чувствую твою уязвимость.
Я вижу, как рассыпаются твои доски.
Я слышу, как ты скрипишь в метели как остов старого корабля.
Я иду к тебе на своих пока что снова ходящих ногах по белому полю и знаю — в этой сияющей вечности мы с тобой все же такие хрупкие, такие временные.
Мне неизвестно, чей запас прочности кончится первым.
Но… может быть, это странно, только у меня есть завещание. И в нем, среди прочего, я прошу: где бы ни случилась однажды моя могила, пусть каждый, кто захочет вспомнить меня — приезжает лучше не к ней, а сюда, к тебе.
В безлюдные дни, как сейчас, когда никого не будет.
Пусть приезжает.
Пройдет через поле.
Найдет себе дверь.
Найдет себе место внутри.
Затихнет — и будет слушать.
И если…
И когда что-то такое произойдет — тишина станет плотной и абсолютной — настолько, что в ней вдруг исчезнет время и только ветер какого-то необъяснимого Присутствия будет скрипеть в старых досках, пронизывать стены — в этот момент пусть знает: я (и что-то больше чем я) — буду здесь.
Буду с ним.
Еще немного — Бесконечно люблю II
это гениально
НравитсяНравится